Ломоносов только в результате длительных поисков Пришел к словесно тематическому построению оды. В ранних опытах ему не удавалось провести тематическую магистраль сквозь всю оду. Так, “Оду на праздник рождения императора Иоанна III, 1741 года” Ломоносов построил на уподоблении “царственного” младенца свету. Однако словесно это выражено только в начале и конце и то если включать и поэтические синонимы света - блеск, луч:
Нагреты нежным воды югом,
Струи полденных теплы рек,
Ликуйте светло друг пред другом:
Златой начался снова век.
(Строфа 1)
Породы царской ветвь прекрасна
Моя надежда, радость, свет,
Счастливых дней Аврора ясна.
(Строфа 2)
Целую вас вы, щедры очи,
Небесный в коих блещет луч,
Как дни, при вас светлы мне ночи.
(Строфа 4)
Оттуду ж нынь взошло светило,
Откуду прежне счастье было
…………………
О младом свете больше чаю,
Неж предков слава мне дала.
(Строфа 15)
С желаньем радость чувства долит;
Пронзает очи странен луч!
………………
Меча российска виден блеск.
(Строфа 16)
Надежда, свет, покров, богиня
Над пятой частью всей земли.
(Строфа 19)
Метафора царь-свет, традиционная для русской литературы доломоносовского времени, настойчиво повторяющаяся в этой оде, не стала все же ее тематической основой, как не стало радость тематической основой “Оды на прибытие Петра Федоровича”, в ее первой редакции.
Зато уже в “Оде на день брачного сочетания Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны” (1745) Ломоносов добивается единства тона, единства настроения, как сказали бы мы, именно тем, что строит всю оду на теме цветущего сада, конкретнее - на теме распускающихся цветов, метафорически обозначающих молодость, красоту и счастье новобрачных.
Не сад ли вижу я священный
В Едеме Вышним насажденный
……………………
Любезнейших супругов вводит
…………………..
Цветут во днях уже младых.
(Строфа 1)
Рифейских гор верхи неплодны,
Одейтесь в нежный цвет лилей.
(Строфа 2)
Ужасны росские полки,
Мечи и шлемы отложите,
И в храбры руки днесь возьмите
Зелены ветви и цветки.
(Строфа 3)
Кристальны горы окружают,
Струи прохладны обтекают
Усыпанный цветами луг.
(Строфа 6)
Приятности и все утехи
Цветами устилают путь.
(Строфа 11)
В пригорках бьют ключи прозрачны,
Сверкая в солнечных лучах,
И сыплют чрез долины злачны,
Чем блещет Орм в своих краях.
(Строф” 13)
О щедрая Екатерина,
Ты процветай краснее крина.
(Строфа 15)
Здесь уже видно, насколько сознательно и последовательно Ломоносов пронизал эту оду одной темой, одновременно сделав ее и словесно-стилистически, художественно единой. Поэтому кажется предпочтительнее несколько передвинуть вперед дату, предложенную Л. В. Пумпянским, и считать 1745-1746 гг. временем окончательного сложения поэтического стиля Ломоносова. Это подтверждается и тем важным обстоятельством, что все написанное им с 1745 г. Ломоносов только частично редактировал для новых публикаций, в то время как все написанное раньше он перерабатывал коренным образом.
Свобода, приобретенная поэтом внутри собственного стиля, сказалась не только в разнообразном выборе поэтических тем, но и в том, что ранее не дававшаяся ему тема света получила в оде 1746 г. “На день восшествия на престол Елизаветы Петровны” сложное и полное развитие. 3десь свет все время дается и контрасте с тьмой, Елизаветинский переворот противопоставленпредшествующей эпохе. Свет в этой оде присутствует и сам по себе, не как метафора, и метафорически, и в сравнениях Елизаветы с солнцем:
Но о прекрасная планета,
Любезное светило дней!
Ты ныне чрез пределы света
Простерши блеск твоих лучей
Спасенный Север освещаешь,
И к нам веселый вид склоняешь,
Взирая на Елисавет
И купно на ее доброты:
От ней текут на всех щедроты,
Как твой повсюду ясный свет.
Более того, “впротив естественному чину”, Ломоносов заставляет звезды “видеть” “во время ночи”, как Елизавета начала свой переворот, как бы подчеркивая этим полную победу света над тьмой (ночью):
О вы, недремлющие очи,
Стрегущие небесный град!
Вы, бодрствуя во время ночи,
Когда, покоясь, смертны спят,
Взираете сквозь тень густую
На целу широту земную,
Но чаю, что вы оный час,
Впротив естественному чину,
Петрову зрели дщерь едину,
Когда пошла избавить нас.
В поздних одах Ломоносова тематическое единство осуществляется еще более сложным образом. Основная тема как будто уступает “на время” место другой, чтобы, соединившись с ней, снова двигаться вперед, но уже в новом качестве, обогащение.
Очень интересна и показательна как пример сложного ведения основной темы “Ода, в которой ее величеству благодарение от сочинителя приносится за оказанную ему высочайшую милость в Сарском селе, августа 27 дня 1750 года”, напечатанная отдельным изданием в мае 1751 г. Всего в этой оде 23 строфы, что соответствует среднему объему ломоносовских од. Внутри оды намечается четкое деление на три части. Первая из них (строфы 1-3) - это обращение, “разговор” поэта с самим собой и с музой, формулировка “задания” ей и тем самым определение тематического строя всей оды. Вторая часть (строфы 4-14)-монолог нимфы реки Славены, в котором восторженно описываются красоты дворцов и парков царской резиденции. В третьей и заключительной части оды (строфы 15-23) снова берет слово поэт, сам Ломоносов излагает свой взгляд на развитие наук и просвещения в России. Можно сказать, что вторая часть оды посвящена красоте, третья - пользе, а первая, вступительная, дает как бы сжатое изложение всего содержания оды:
Какую радость ощущаю?
Куда я ныне восхищен?
Небесну пищу я вкушаю,
На верьх Олимпа вознесен!
Здесь употребленное в прямом, предметном своем значении восхищен из второй строки (поднят, вознесен) в четвертой раскрывается метафорически:
подъем, вознесение оказывается лишь иносказательным, переносным обозначением состояния поэтического наития, вдохновения и особой сосредоточенности. “Вкушение” небесной пищи, как и “вознесение” на Олимп перифрастически (первое) иметафорически (второе) обозначают одно и то же-приобщение поэта к миру божественного величия и красоты, к сфере действия высокой поэзии.
Следующие шесть строк первой строфы и вся вторая строфа как бы напоминают читателю (или слушателю) об адресате оды - императрице Елизавете Петровне, при этом самая последовательность изложения (сначала говорится о радости и восторге поэта, а затем о “щедротах” царицы к поэту) создает впечатление, что именно эти “щедроты”, “монаршая милость” и являются причиной его (поэта) радостно-взволнованного состояния:
Божественно лице сияет
Ко мне и сердце озаряет
Блистающим лучем щедрот!
“Божественно лице” здесь употреблено, конечно, не в прямом, конкретном своем значении; Ломоносов не объявляет Елизавету богиней ни в собственном смысле этого слова, ни в том значении, в котором он “приравнивал” к богу Петра Великого. “Божественно” обозначает в данном контексте одновременно и величие, великолепие царской власти, и красоту, воплощением которых оказывается Елизавета Петровна. “Божественно лице” сияет и красотой и добротой, проникающими (“озаряющими”) “лучем” в сердце поэта.
Красота хозяйки Сарского села соответствует и великолепие царской резиденции, ее парков и лесов:
Коль нежно Флоры здесь богатство!
Коль сродно воздуха приятство
Богине красных сих высот!
Нежность, приятство,
красота (
красный - значит прекрасный) характеризуют тот поэтический фон, с которым сливается в воображении поэта “божественная” владелица Сарского, русская императрица и покровительница, в лице самого Ломоносова, “наук”.
Во второй строфе поэт мысленно сопутствует Елизавете на охоте:
Что ж се? Диане я прекрасной
Уже последую в лесах,
От коей хитростью напрасной .
Укрыться хочет зверь в кустах!
Уже и купно со денницей
Великолепной колесницей
В безоблачных странах несусь!
Блаженство мыслям непонятно!
Благополучен многократно,
Когда нетщетным сном я льщусь!
Прекрасная Диана, великолепная колесница - все это как бы раскрывает тему красоты в одном ее аспекте, представляя Елизавету богиней-охотницей. Вновь Ломоносов возвращается к изображению Елизаветы на охоте в строфе одиннадцатой, где находится знаменитая картина бешеной охотничьей скачки:
Ей ветры вслед не успевают;
Коню бежать не воспящают
Ни рвы, ни частых ветвей связь:
Крутит главой, звучит браздами
И топчет бурными ногами,
Прекрасной всадницей гордясь!
В третьей строфе вместо картин прекрасной природы- деловой рассказ о “делах”, т. е. о той реальной поддержке, которую, по-видимому, удалось Ломоносову получить у Елизаветы Петровны. И здесь она оказывается уже не “богиней”, не Дианой-охотницей, а дочерью Петра, т. е. достойной наследницей великого отца:
Не ложны то мечтанья зрятся,
Но истинно Петрова дщерь
К наукам матерски снисходит,
Щедротою в восторг приводит.
И как следствие этой деловой помощи “муза” Ломоносова получает от него прямое задание:
Ты, муза, лиру приими,
И чтоб услышала вселенна,
Коль жизнь наукам здесь блаженна,
Возникни, вознесись, греми.
Так вторая и третья строфы, каждая самостоятельно, развивают в первой строфе еще только намеченные темы красоты и наук, т. е. пользы. Ода строится трехступенчато, на каждой новой ступени тема красоты получает все более подробное развитие. Поэтому со строфы четвертой по четырнадцатую, почти половину оды он отводит описанию Сарского села и всех в нем созданных “чудес” архитектуры, садово-паркового искусства и т. д., а уже следующие строфы, начиная с пятнадцатой и до конца, он заполняет только темой пользы, программой развития наук. Вот эту последнюю часть оды Ломоносов оставил “за собой”; начиная с пятнадцатой строфы изложение идет отсобственного лица. Для строф же, посвященных описанию Сарского села, ему нужна была какая-то точка зрения, какой-нибудь персонаж, восприятие которого могло бы мотивировать это описание.
Таким персонажем не мог быть человек. С первой строфы Ломоносов так высоко “поднялся” над землей в сферу божественной красоты и величия, что и “персонажей” для оды надо было искать только особенных, среди существ поэтических по самой своей природе. Так появляется в оде нимфа Сарскосельских лесов. Красота в ее монологе проходит стержневой линией:
Тебя и ныне красит новым
Рачением Елисавет
…………..
(Строфа 6)
Мои источники венчает
Эдемской равна красота
…………………
(Строфа 7)
Елисаветиным добротам,
Везде подобна красота
………………
(Строфа 10)
И топчет бурными ногами,
Прекрасной всадницей гордясь
……………….
(Строфа 11)
Как если зданием прекрасным
Умножить должно звезд число
……………
(Строфа 12)
Се зиждет здесь Елисавета
Красу прилнчну небесам
………………
(Там те)
Великолепными веръхами
Восходят храмы к небесам.
…………………..
(Строфа 14)
Последний пример - это уже синонимическое замещение слова красота или производных от него. Такие синонимы (словесные и фразеологические) подкрепляют основное движение темы красоты в монологе нимфы:
Поля, где небу подражают,
Себя цветами испещряют
(Строфа 7)
…………….
Всегда роскошствует природа
Искусством рук побуждена
(Там же)
…………………
И солнце, восходя, дивится,
Цветы, меж коих Инд крутится,
Увидев при моих ключах.
(Там же)
В пятнадцатой строфе берет “слово” сам поэт и как бы присоединяется к тем похвалам Елизавете, которые высказала “нимфа”, но одновременно вводит и свою тему - он хвалит императрицу за “покровительство” наукам, за поддержку просвещения:
О, коль правдиво возвышает
Монархиня, сей нимфа глас!
Коль взор твой далеко блистает,
То ныне чувствовал Парнас,
Как ты от мест преиспещренных
И летней неге посвященных
Воззрела матерски к нему.
Являя такову щедроту,
Колику к знаниям охоту
Даешь народу твоему.
Две следующие строфы (шестнадцатая и семнадцатая) содержат развернутое сравнение победы наук, поддерживаемых Елизаветой, над “варварством”, которое сравнивается с мифическим гигантом, погибшим в борьбе с богами и погребенным под действующим вулканом.
Семнадцатая строфа заканчивается обращением поэта к наукам:
О вы, счастливые науки!
Прилежны простирайте руки
И взор до самых дальних мест.
В конце оды, в восемнадцатой строфе, сжато намечена обширная программа научных исследований, охватывающая все отрасли естествознания, все области наук, доступных самому Ломоносову:
Пройдите землю, и пучину,
И степи, и глубокий лес,
И нутр Рифейский, и вершину,
И саму высоту небес.
Здесь перечислены сферы исследования географии, геологии, минералогии, океанографии, астрономии. Далее,
в строфах девятнадцатой-двадцать второй, Ломоносов особо остановится на своих собственных любимых занятиях-на механике, химии, астрономии, метеорологии, их практическом применении, а здесь краткое, но масштабное перечисление громадного круга действий науки, взятой как целое, позволяет Ломоносову найти связь между полезным и прекрасным, между красотой и пользой:
Везде исследуйте всечасно,
Что есть велико и прекрасно,
Чего еще не видел свет.
Этот вывод о единстве пользы и прекрасного, добра и красоты подготовлен тем самым поэтическим перечислением объектов научного интереса, с которого начинается восемнадцатая строфа. Деловое, конкретное, обоснованное практическими нуждами нации “перечисление” ведется от имени ученого и поэта, поэтому в этой строфе появляется не просто лес, а
глубокий лес, не просто небо, а
высота небес, не море, а
пучина, степи, а не обширные, пространные места и тому подобное. Здесь как бы намечены географические ландшафты России во всем их разнообразии-степи, Уральские горы (нутр Рифейский), леса, моря.
Исследование этого необъятного океана явлений, величия и красоты природы соединяет в себе воедино труд (“трудами веки удивите”) и познание того, “чего еще не видел свет”, познание красоты и соразмерности законов, управляющих вселенной.
И далее каждая строфа отведена одной из наук, ее практическим возможностям, ее вкладу в созидание красоты, ее служению пользе.
Так, перечисляя в девятнадцатой строфе многочисленные сферы применения тех отраслей науки и техники, которые он называет механикой, Ломоносов на первом месте ставит воздвижение памятников:
Из гор иссечены колоссы,
Механика, ты в честь возвысь
Монархам, от которых россы
Под солнцем славой вознеслись.
А уже вслед за этим прямым служением красоте он говорит о строительстве флота (“Наполни воды кораблями”) и соединительных судоходных систем (“моря соедини реками”), мелиоративных работ (“И рвами блата иссуши”), усовершенствованиях артиллерийского оружия (“военны облегчи громады”) и заканчивает обращением к архитектуре, т. е. к такой области “механики”, где органически сливаются практическая повседневная польза, служение насущным материальным потребностям человека с воплощением в камне самых смелых представлений человека о красоте и гармонии.
В следующей строфе (двадцатой) эта идея синтеза пользы и красоты уже прямо названа как одна из двух основных задач химии. Первая из этих задач - изучение и разработка природных богатств (“земного недра”); вторая - воссоздание соединенными силами науки и искусства преходящей, непрочной красоты в природе:
Спеши за хитрым естеством,
Подобным облекаясь цветом,
И что прекрасно токмо летом,
Ты сделай вечно мастерством.
Последние строки содержат прямое указание на работу Ломоносова над получением цветного стекла для создания в России мозаичного искусства - наиболее стойкого вида изображений.
Заключительная строфа своим обращением к музе возвращает оду к ее исходному пункту, к первой строфе. Но там были вопросы и ответы, нечто вроде неясно расчлененного “диалога” между поэтом и музой, вернее, разговора с самим собой. Здесь же монолог поэта, начатый в пятнадцатой строфе, только завершается:
А ты, возлюбленная лира,
Правдивым счастьем веселись,
К блистающим пределам мира
Шумящим звоном вознесись,
И возгласи, что нет на свете,
Кто б равен был Елисавете
Таким блистанием хвалы.
Но что за громы ударяют?
Се глас мой звучно повторяют
Земля, и ветры, и валы!
“Кольцеобразность” построения оды (начинается и завершается она обращением к музе) здесь не простая, а, так сказать, обогащенная. В первой строфе муза только еще получала тему, ей предлагалось смотреть, восхищаться и воспевать. В последней строфе поэт вынужден прервать
свое обращение к музе, так
как его поэзия уже сейчас, сегодня, воспевает Елизавету:
Се глас мой звучно повторяют
Земля, и ветры, и валы!
Итак, прекрасное оказалось неразрывно связанным с практической пользой, с величием, благоденствием и процветанием России, а ломоносовская ода практически разрешила задачу создания такой поэзии, в которой слились лирическое “я” поэта, выразителя субстанционального в жизни нации, с поэтически претворенной действительностью в тематическом единстве. Эта особенность ломоносовской оды, как нам кажется, не всегда замечалась исследователями ломоносовского стиля. Г. А. Гуковский, например, считал, что “ода распадается на ряд лирических отрывков, связанных чаще всего вставными строфами, в которых введена тема самого поэта, носителя лирического волнения”. В действительности сцепление частей оды осуществляется иначе, и держится она на последовательно проведенной теме, сообщающей ей внутреннее художественное единство, хотя “линия” самого поэта также в оде присутствует.
