в феврале 1742 года, когда он издал оду на приезд в Россию наследника престола, будущего императора Петра III.
Вопрос о наследовании императорской русской короны чрезвычайно заботил бездетную Елизавету Петровну. Выбор пал на племянника царицы, сына ее сестры Анны Петровны, вышедшей замуж за голштейн-готторпского герцога Карла-Фридриха. Уже 5 февраля кандидат прибыл в Петербург, и Ломоносов приветствовал его торжественной одой. В ней немного строф, всего четырнадцать, и одна мысль, варьируемая на разные лады, но имевшая для поэта и представляемой им России огромное значение: внук должен быть похожим на деда. Обращаясь к Елизавете Петровне, Ломоносов говорит:
Твоя надежда совершилась
И радость паки обновилась:
Ты зришь великого Петра
Как феникса воскресна ныне;
Дражайшая твоя сестра
Жива в своем любезном сыне.
(VIII, 61-62)
Страна избавлена от “насильных рук”, Россия “зрит конец бедам”, закончившимся с воцарением дочери Петра I Елизаветы, и теперь самое главное заключается в том, чтобы обеспечить преемственность власти и подготовить к вступлению на престол достойного наследника царя-преобразователя. Елизавета хороша тем, что идет,- или пойдет, должна будет идти, в это хотелось верить,- по стопам отца и лучшие его черты переняла по наследству:
Кому возможно описать
Твои доброты все подробну?
Как разве только указать
В Петре природу в том подобну.
И правление Петрова внука должно будет принести России счастье и покой. Ломоносов создает картину такого благополучия:
Млеком и медом напоенны,
Тучнеют влажны берега,
И, ясным солнцем освещенны,
Смеются злачные луга.
С полудни веет дух смиренный,
Чрез плод земли благословенный,
Утих свирепый вихрь в морях;
Владеет тишина полями;
Спокойство царствует в градах,
И мир простерся над водами.
(VIII, 67)
Тишины и спокойства жаждет поэт, мирной жизни, благоприятствующей расцвету наук и художеств. Никаких более определенных пожеланий он не выражает в этом стихотворении.
Но уже в следующей оде Ломоносов раскрывается целиком как поэт и гражданин. Он выступает по многим Злободневным вопросам и строит программу начинающегося царствования в духе покровительства наук и мирной внешней политики. Эта “Ода на прибытие... Елизаветы Петровны из Москвы в Санкт-Петербург 1742 года по коронации” - самая длинная у Ломоносова: в ней 440 строк,- вдвое больше, чем в любой другой его оде. Стихи написаны размашисто, легко, полны различных мыслей и ассоциаций; поэт как бы спешит выговориться и не стесняет себя заботой о слушателях. Кажется, что в этой оде Ломоносов нашел свою настоящую тему, он создает большое произведение, в котором уже ясно проступают и закрепляются черты его одического стиля.
Не лишне будет напомнить обстановку, в которой вдохновенно набрасывались строфы оды, кстати сказать, весьма ценимой самим Ломоносовым. Он не смог напечатать ее своевременно - в Академии наук шла ожесточенная схватка между правителем Канцелярии Шумахером и его противниками, к числу которых принадлежал Ломоносов,- но привел много стихов из оды в своей “Риторике”, изданной в 1748 году. Целиком же эта ода появилась в свет через девять лет после написания, в книге первой собрания сочинений Ломоносова (1757).
Елизавета Петровна возвратилась после коронации в Петербург 20 декабря 1742 года, пробыв около десяти месяцев в Москве. Встречали ее весьма торжественно. На Невском были выстроены по обеим его сторонам шеренги гвардейских полков, у Аничковских триумфальных ворот собрали генералитет и офицерство, близ Нового гостиного двора ожидали купцы, русские и иноземные, “все по нациям в одинаком богатом платье”, как указывалось в печатной “Диспозиции” парадного шествия, где подробно описывались костюмы. Например, для купцов “российские - кафтаны суконные, кофейные с тафтяною голубою подкладкою; камзолы штофные градитуровые и тарцинелевые одноцветные голубые ж с позументом в два ряда” и т.д.1 Духовенство было собрано у Казанского собора, студенты духовной семинарии, “все в белом одеянии, имея на головах белые перуки и лавровые венцы”, пели похвальную песнь, прославляя Елизавету:
За любовь к отчизне
Во всей твоей жизни;
За то, что наветы
Толь многими леты
Храбро все терпела,
Пока свободила
Народ бедный2.
Стреляли в воздух сотни пушек, “генеральные залпы беглым огнем из мелкого ружья” следовали один за Другим, колокола на всех петербургских церквах звонили, и часы беспрерывно играли. Иллюминация в городе горела восемь дней. Так пышно было отпраздновано возвращение Елизаветы Петровны в столицу, описанное в изданных тогда же стихах поэтом Михаилом Собакиным под таким заглавием: “Радость столичного города Санкт-Петербурга при торжественно-победоносном въезде ее императорского величества всепресветлейшия державнейшия великия государыни Елизаветы Петровны, самодержицы всероссийский, декабря дня 1742 года. Описана стихами чрез Михаила Собакина, государственной коллегии иностранных дел ассесора. Печатано при императорской академии наук”.
Стонет воздух от стрельбы, ветры гром пронзает,
Отзыв слух по всем странам втрое отдавает,
Шум великий от гласов слышится всеместно,
Полны улицы людей, в площадях им тесно,
Тщится всякий упредить в скорости другова,
Друг ко другу говорят, а не слышат слова,
Скачут прямо через рвы и через пороги,
Пробиваяся насквозь до большой дороги,
Всяк с стремлением бежит в радостном сем стоне,
Посмотреть Елисавет в лаврах и короне.
И т. д.
Не каждая официальная церемония,- а их в XVIII веке устраивалось немало,- возбуждала такой живой и широкий интерес. С воцарением дочери Петра I связывалось много надежд в народе, нисколько позже не оправдавшихся, но вначале реально существовавших.
Произошла действительно “счастливая перемена”:
кончилась власть свирепого Бирона и других немцев, русский престол заняла русская царевна, прогнавшая выезжих из Брауншвейга - принца Антона-Ульриха и Анну Леопольдовну. И Ломоносов ощутил общий подъем национального самосознания, работая над строфами коронационной оды. Он слагал свои звучные ямбы, веря в “Петрову дщерь” и не предвидя, что стычки с Шумахером и реакционно настроенными иностранцами в Академии наук приведут его вскоре к тюремному заключению.
Можно ли говорить о плане этой оды? Внимательное чтение текста показывает, что такой план у Ломоносова был и он позаботился о его детальном воплощении. По сравнению с предыдущими опытами ода 1742 года отличается гораздо большей сложностью построения, разнообразием ораторских приемов и неким драматизированном изложения.
Ода начинается риторическими вопросами:
Какой приятный зефир веет
И нову силу в чувства льет?
Какая красота яснеет?
Что всех умы к себе влечет?
(VIII, 82)
Далее Ломоносов формулирует определение новой императрицы, которое пройдет затем во всех дальнейших его стихотворениях, связанных с Елизаветой:
Мы славу дщери зрим Петровой,
Зарей торжеств светящу новой.
Дочь Петра... Это качество монархини становится особенно важным для Ломоносова, весьма почитавшего Петра I, горячего сторонника всех петровских преобразований. Он уверяет, что Петрополь - Петербург - “в сердце завсегда держал” Елизавету и мечтал о ее царствовании.
Во второй строфе Ломоносов обращается к своей Музе, требуя от нее вдохновения и гарантии победы над славнейшими портами древности - Пиндаром, Гомером, Назоном, в третьей - заклинает Музу подняться выше туч и облаков, умножить число звезд и т. д. Гиперболизм поэта, кажется, не имеет предела. Он утверждает, что Елизавета “рукою вышнего венчанна”, и вкладывает в уста бога речь, обращенную к ней персонально. Хотелось как можно торжественнее изобразить вступление Елизаветы на престол, и Ломоносов не скупится на фантастические утверждения от лица бога:
“Мой образ чтят в тебе народы
И от меня влиянный дух;
В бесчисленны промчется роды
Доброт твоих неложный слух.
Тобой поставлю суд правдивый,
Тобой сотру сердца кичливы,
Тобой я буду злость казнить,
Тобой заслугам мзду дарить...”
(VIII, 85)
Однако все это предстоит увидеть в будущем. Пока же наиболее близким поводом для похвал служат успехи русской армии в войне со шведами, и порт переходит к их истолкованию. Итак, в первых строфах проясняются следующие пункты плана; 1) риторическое начало, обращение к Музе; 2) речь бога к императрице; 3) высказывания о русско-шведской войне.
Этот пункт развернут широко и подробно. Ломоносов заставляет бога выступить с предостережением шведам и принять на себя защиту России и следующие 15 строф (с одиннадцатой по двадцать пятую) отводит живописанию военных действий, доблести русских войск и осуждению шведов:
Там кони бурными ногами
Взвивают к небу прах густой,
Там смерть меж готфскими полками
Бежит, ярясь, из строя в строй,
И алчну челюсть отверзает,
И хладны руки простирает,
Их гордый исторгая дух,
Там тысящи валятся вдруг...
(VIII, 89)
Упоминаются Алкид, Немейский лев, Квинт Курций, Атлас, приведен в движение мифологический реквизит, для того чтобы прославить мощь русского оружия и показать “страшну гордых казнь”, явившуюся результатом “божьего гнева”. Дым, пламень пожаров, горы трупов.
Багровый облак в небе рдеет,
Земля под ним в крови краснеет,-
восклицает Ломоносов и после такого шума и напряжения переводит стихи в другую тональность. Начинается следующий раздел оды, новый пункт плана: 4) мир и тишина как непременные спутники нового царствования:
Но холмы и древа, скачите,
Ликуйте, множества озер,
Руками, реки, восплещите,
Петрополь буди вам пример:
Елизавета к вам приходит,
Отраду с тишиной приводит...
(VIII, 93)
“Сквозь дверь небесну дух Петров” смотрит на дела Елизаветы и одобряет их, видя продолжение собственных начинаний. Ломоносов еще не уточняет, что уже выполнено и что нужно совершить в неотложном порядке,- он заметил в правительнице стремление к миру и доволен этим, потому что гром войны мешает наукам и созидательному труду. Поэт говорит, что предвидит зависть к себе со стороны стихотворцев других времен и народов, которые воскликнут:
О коль ты счастливее нас!
Наш слог исполнен басней лживых.
Твой сложен из похвал правдивых.
Этот искусный комплимент начинает заключительную часть оды, строфы сороковую - сорок четвертую, содержащую пожелания благополучного царствования, которое показано формулой:
Великий Петр нам дал блаженство,
Елизавета совершенство.
Итак, в оде 1742 года существует отчетливая схема, план развития темы важной и значительной. Не будет ошибкой считать, что в этой оде Ломоносов после первых опытов уже расправил крылья и прочертил свой путь поэта-одописца. Он знает, как будет писать и что возьмет за
образец:
Взлети превыше молний, Муза,
Как Пиндар, быстрый твой орел,
Гремящих арф ищи союза
И в верьх пари скоряе стрел,
Сладчайший нектар лей с Назоном,
Превысь Парнас высоким тоном,
С Гомером, как река, шуми...
(VIII, 83)
Список этих имен - Пиндар, Овидий, Гомер - обязателен для поэта-классициста, но порядок их расположения характерен. Наиболее полно определен Пиндар, названный на первом месте, причем подчеркнута “высокость” его поэзии. В следующей строфе, уже оставив Овидия и Гомера, Ломоносов развивает именно это положение, советуя своей Музе:
Дерзай вступить на сильны плечи
Атлантских к небу смежных гор,
Внушай свои вселенной речи,
Блюдись спустить свой в долы взор,
Над тучи оным простирайся
И выше облак возвышайся,
Спеши звучащей славе в след.
(VIII, 83)
Муза должна витать выше облак, выше молний и Звезд, не бросать взоров вниз, говорить со всей вселенной, поднявшись на вершины соседствующих с небом Атлантских гор... Такие условия предъявляет ей Ломоносов, так понимает он назначение одической поэзии и в соответствии с ним будет строить все свои оды в дальнейшем.
Очередным его выступлением в этом жанре явилась ода на день тезоименитства (именин) великого князя Петра Федоровича 1743 года. Ломоносов писал ее, находясь в тюремном заключении, и представил в Академию наук 23 июля, вместе с просьбой об освобождении из-под стражи. Ода невелика - в ней 14 десятистрочных строф,- выдержана в приподнятом тоне и может служить примером разработки темы Петра I в произведении, посвященном другому лицу. Поэт пишет:
I Какой веселый лик приходит?
Се вечность от пространных недр
Великий ряд веков приводит,
В них будет жить великий Петр,
Тобой, великий князь российский,
В тебе весь Норд и край азийский
Воскресшу прежню чтит любовь.
Как в гроб лицо Петрово скрылось,
В сей день веселья солнца тмилось.
И т. д. (VIII, 105)
О наследнике престола Петре Федоровиче Ломоносову сказать совершенно нечего. Но подвиги его деда вдохновляют автора, и ему, в сущности, он посвящает свою оду, i! конце ее возглашая:
Он бог, он бог твой был Россия,
Он члены взял в тебе плотские,
Сошед к тебе от горних мест...
(VIII, 109)
“Выше звезд” поэт поднимает Петра I, твердо заверяя, что он был “богом России”, то есть допуская самую крайнюю степень возвеличения. Кстати, на этот ломоносовский текст опирались раскольники, утверждавшие, что Петр и есть антихрист, “ибо он древний змий, сатана, прелестник, свержен бысть за свою гордыню от горних ангельских чинов, сошед по числу своему 1666, взяв члены себе плотские, якоже святые пишут Ефрем и Ипполит:
“Родится сосуд скверный от жены, и сатана в него вселится, и начнет творити волею своею” 1. Из чего явствует, что столь неумеренные похвалы способны вызывать шатания умов и приводить подчас к неожиданным результатам.
Если же Ломоносов, обращаясь к наследнику, не вспоминал о Петре I, он вообще не говорил ему ничего существенного и отделывался риторическими приемами, чем владел блестяще. В 1745 году он написал оду “на день брачного сочетания” Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны и придал ей чисто лирический вид, удержавшись от политических высказываний. Ломоносов проявил себя в этой оде с новой стороны - “приятным стихотворцем”, наполнив оду деликатными пейзажами и мифологическими параллелями.
Кристальны горы окружают,
Струи прохладны обтекают
Усыпанный цветами луг.
Плоды, румянцем испещренны,
И ветви, медом орошенны,
Весну являют с летом вдруг.
Восторг все чувства восхищает!
Какая сладость льется в кровь?
В приятном жаре сердце тает!
Не тут ли царствует любовь?
(VIII, 130)
Это картины условной классической природы, создаются умозрительно, а не с помощью непосредственного наблюдения, как позже будет делать Державин. Но Ломоносов и не ставил перед собой такой цели. Условны в оде изображения Петра Федоровича и Екатерины - идеальных любовников, насквозь литературна и обстановка, в которой рисует их поэт. Это волшебное царство “тишины”, или, говоря словами русских сказок, царство, где в кисельных берегах текут молочные реки, где сразу цветут и плодоносят деревья, причем на условность картины не может не указать Ломоносов фразой “весну являют с летом вдруг...” Он вспоминает горлиц, голубиц, Нарцисса и Орфея, обращается к Зефиру с кокетливыми вопросами:
Зефир, сих нежных мест хранитель,
Куда ты правишь с них полет?
Зефир, кустов и рощ любитель,
Что прочь тебя от них влечет?
Некоторые строфы, кажется, писаны рукой автора “Душеньки”, за тридцать лет до того, как И. Ф. Богданович выступил со своей знаменитой поэмой:
Белейшей мрамора рукою
Любовь несет перед собою
Младых супругов светлый лик.
Сама, смотря на них, дивится,
И полк всех нежностей теснится
И к оным тщательно приник.
Кругом ее умильны смехи
Взирающих пленяют грудь,
Приятности и все утехи
Цветами устилают путь.
Но и среди всех этих красивостей Ломоносов не забывает о главном - о необходимости укреплять дело, начатое Петром I, о том, что больше не должно быть “страшныя премены” - дворцовых переворотов - и на престоле прочно будут укреплены традиции петровского царствования. И надо спешить с утверждением династии, нужен сын наследнику престола, его ждет бабка-императрица, каковым пожеланием и заканчивается ода:
Сподоби ту в грядущем лете
Петрова первенца лобзать.
Правда, пожелания поэта не сбылись, с наследником пришлось подождать - Павел Петрович родился только в 1754 году, через девять лет,- но и тогда Ломоносов, выступив с приветственной одой, повторял все ту же мысль о продолжении славных традиций петровского царствования:
Он паки ныне воскресает,
Что в правнуке своем дыхает
И род в нем восставляет свой.
(VIII, 561-562) 58
